Itchy Itchiford писал(а):

Cherry

может ты имел ввиду Sherry?)) А то ес на русский переводить - 2 варианта получаются... Один круче другого

Шерри писал(а):

3. Не забудьте понатыкать побольше фурревых оборотов и образов. Чем больше в стихотворении слов «мурлыкать, царапать, пушистый, мохнатый, хвост, лапки» тем оно более фурревое, а значит более уникальное. Желательно чтобы оно целиком состояло из этих слов.

Шерри писал(а):

5. Желательно смените ориентацию – это круто! Кому интересно читать о банальных отношениях?

Наповал сшиб!
Шерри писал(а):

10. Не умничаете. Зачем хвастаться перед читателями сложными словами вроде «непостижимый, сребролистный, лоснящийся, терпкий». Чем легче ваши слова можно найти в словаре, тем больше шанс, что стихотворение понравится читателям.

Ну это, зато, точно про меня...

ай да! что бы не писать абстракциями, по существу: Орел над ивой - впечатлил, очень трогательная реальность.. но я от неё буду убегать ))) в моей жизни, я постараюсь, ветви ивы будут надежным престанищем для орла

"Так бывает. Когда вы оказывайтесь в теле, для вас непредназначенном." - Карл Дюрген, лев-хирург.

Майкл Пейтон не помнит, когда первый раз надел женское платье.
Он был невыдающимся ребенком несчастливой, коммерческой семьи; одним из многих, чьи родители так или иначе относились к любви слишком трезво, чтобы отделять её от денег и недвижимости.
Его мать – Кассильда, учитель математики, никогда не работала по диплому, плотно засев в небольшой фирме, на более-менее оплачиваемой работе менеджера. Её фирма, распространяющая косметику нового поколения не сильно преуспевала, и кичливые плакаты едва ли могли скрыть задержки по выплате зарплаты, отсутствие премий и отпускных.
В свои ранние тридцать она вышла замуж за серого лиса-еврея, амбициозного шеф-повара в преуспевающем баре. Правда амбиций Роджеру хватило ненадолго, и конкуренции с более молодыми и отважными конкурентами он выдержать не мог, а китайские блюда, в кои он вкладывал душу и сердце успехом не пользовались. Как и многие задумки, рецепт их с Кассильдой любви не был воплощен должным образом.
И чем дольше лет они были вместе, тем больше становилось ясно, что их объединяют прежде всего долги и договоры о собственности, а не ласка и отзывчивость первых лет совместной жизни.
И появления Майкла в их жизни лишь добавило хлопот и вызвало диссонанс в и без того малорадостной жизни двух винтиков всемирного круга валют.
И отчасти именно потому, однажды вечером, Роджер пришел после работы и застал шестнадцатилетнего сына в облегающем женском платье атласного цвета, качающегося в туфлях на шпильках. И довольного. Удивительно довольного своим внешним видом.

Легкие, кружевные сумерки опускались на тихие, остывающие улицы провинциального городка Колео. Последние лучи закатного солнца, словно брызги яичницы, еще просвечивали в сливочных облаках над высокими серыми небоскребами.
Майкл обожал это время дня. Только не когда ему приходилось тащиться с тяжелой сумкой, подпрыгивающей на ненадежных колесиках по дряблому асфальту. То и дело его подпугивали нетерпеливые водители, катившие колымаги домой после работы. Майкл не злился, но и радоваться их грубому бибиканью не мог. Лямки тяжелого портфеля отчаянно натерли плечи, даже сквозь белую блузку с широким воротничком. Накрашенные алой помадой губы обветрились, и слегка покалывали.
Остановившись на короткий перекур, он внезапно ощутил щекотливый зуд на загривке. Недолго думая он вогнал пальцы под густую шерстьна загривке и мгновение спустя выудил оттуда юркого жучка. Выронив от удивления и отвращения сигарету, он понял, что подхватил гнид. Он, было, начал яростно копаться когтями в загривке, но одернул себя, и пообещал изничтожить маленьких тварей позже.
«Ничего, – утешал себя лис в женской одежде, бредя по малолюдным переулкам. – Скоро будут гостиница и цитрусовый гель для душа. И уксус, огромная бутылка уксуса».
– Эй, красавица, я могу вам помочь? – на беглом южном диалекте осведомился лев с пышной русой гривой, высунув голову из запыленного, буро-желтого такси.
– Не откажусь, – бросив кокетливый взгляд, ответил Майкл.
Лев размял бугры мускулов под старой кожаной курткой и без труда захватил сумку и рюкзак Майкла. Лис последовал следом, улыбаясь и начиная ненавязчивый приятный разговор.
За свой внешний вид он сейчас не боялся – недавний маникюр, светлая хна на загривке, изящная одежда, облегающая тело, а особенно подчеркивающая накладные груди. Не считая незваных паразитов в шерсти, он выглядел вполне сносно. Именно так, как хотел – изящно, немножко консервативно, и женственно – вряд ли кто-то смог бы назвать его Майклом а не Микаэлой.
«Микаэла, – повторил он про себя. – Имя таяло как крем-шарлотка во рту. Скоро оно будет значиться в его паспорте».
Всю дорогу до гостиницы таксист откровенно пялился на бюст и спортивный животик Майкла, лишь изредка поднимая глаза на его лицо. Майкл отвечал на сбивчивые, несогласованные вопросы грудным мурлыканием, с мягким акцентом и всячески строил глазки.
В ответ за приятную беседу лев не взял с него платы за проезд, и помог донести сумки до вестибюля гостиной.
От этой маленькой победы настроение Майкла немного поднялось и на радостях, он чмокнул жесткую щеку льва. Когда тот удалился, лис обвел не требовательным взором убранство гостиной.
«Розовый пуфик» предоставлял не то чтобы приятные, но вполне сносные условия жизни. Что-то среднее между трущобами и провинциальными отелями. Светлые, матовые обои, кое-где облупившийся белый потолок, деревянные лестницы и подоконники. В центре сумрачно-освещенного вестибюля – стойка из видавшего виды красного дерева, помятый, заспанный енот-администратор, натянувший дружелюбную улыбку при виде посетителя.
– Добро пожаловать… – важно вздернув кроткие плечи, начал он дежурную речь.
– Мне нужна комната подешевле, на одного, – не слишком вежливо перебил Майкл.
Енот без сожаления прервал монолог и начал какие-то записи простой ручкой в журнале.
Через минуту Майкл получил долгожданную возможность уединиться в комнате на третьем этаже, ценой сорок пять долларов за ночь. Портье видимо совсем заспался, и забыл предложить Майклу помощь с доставкой вещей.
В коридоре, по которому лис катил неповоротливую сумку, у закрытого балкона томились, бок о бок два автомата – кофейный, марки Чок-Коф и автомат со сладостями. Мысленно простив кошельку полтора доллара за экспрессо, Майкл пообещал себе наведать за кофе после того как примет душ.
Кофе и тонкая сигарета. То, что делало его жизнь чуточку вкуснее и ароматнее. И стабильнее. Да, последнее время именно стабильности не хватало ему больше всего.
Номер не поражал воображения – милые обои в цветочек, ажурные бра на стенах, аккуратно заправленная кровать, шкаф, тумбочка, кофейный столик – всё из какой-то дешевкой марки дерева.
Душ, впрочем, оказался новеньким и чистым, будто после посещения золушки.
Майкл отставив вещи в сторону, прилег, чтобы перевести дыхание. Когда он поднял голову, то с отвращением обнаружил еще двух гнид на белой подушке.
Пришлось сбегать в соседний продовольственный универмаг за бутылкой уксуса и большим йогуртом.
Заперев дверь в номер, и с детским смущением зашторив окна, Майкл разделся, уложив женскую одежду на покрывало и придирчиво оглядел себя в зеркало. В принципе, ему нравилось его тело.
Худое, как у танцора – приятных, не резких форм, с густой, алой шерстью, покрашенной на загривке и голове в соломенный цвет. Почти фетишистски пушистый хвост кокетливо обвивал стройные задние лапы, в естественных «сапогах» черного меха. Аккуратное естество любопытно выглядывало из чистых белых ножен, от коих к животу поднималась густая рыжая дорожка. Майкл со вздохом приложил изящную лапу к паху. Что ж, чем-то придется пожертвовать.
С улыбкой он представил себе завораживающие, подтянутые груди, за которые будет так приятно подержаться другим самцам.
И лицо… ему неплохо удавалось быть самкой. А после операции его лицо станет еще чувственнее и красивее. Голубые глаза приобретут чарующую глубину, мускулы заострятся, губы станет более нежными и податливыми…
Закончив осмотр себя, Майкл взялся за бутылку уксуса. Искусное воображение лиса рисовало картины страшного геноцида маленьких тварей, заполонивших его шерстку на шее. Он не жалея лил бесцветный, дурманящий раствор на шерсть, безжалостно втирал его в кожу, и кажется, слышал как вопят и молят о пощаде черные жучки.
«Никакой пощады, – шутливо прошептал он. – Я вас всех уничтожу».
Далее последовал этап тщательного вычесывания. Маленькие и большие жучки неохотно сыпались па белый разворот ежемесячника «Гламур».
Пока стройный ряд зубцов, будто солдаты апокалипсиса с напалмом прохаживались по его шерсти, Майкл думал о последних днях своей насыщенной как густой экспрессо жизни.
А подумать было о чем. В его памяти вспыхивали события.
Отец, дрожащим голосом кричащий «Тогда ты мне больше не сын!»
Мать, прижимающие лапы ко рту, напуганная, опечаленная. Материнская печаль до сих пор беспощадно била Майкла под дых.
Джаспер, серый волк, прекрасно одетый, источающий волнительный аромат последней линии духов от «Кензо». И его беспощадные слова «Уходи, Микки. Ты меня затрахал». Прямо посреди зала, полного зверей. Подобного позора Майкл давно не испытывал. И от этой мысли его сердце вновь сжималось в гневе и обиде.
«Ничего, – подбадривая себя, думал он. – Еще посмотрим, кто кого затрахает, Джас. Какая из меня выйдет девочка».
Когда пепельные сумерки опустились на землю, погасив последнее солнечное эхо, и в небе зажглись первые звезды, Майкл закончил войну с гнидами и вернулся к зеркалу.
Шерсть на шее и лице стояла дыбом, черные губы непривычно смотрелись без помады, поверх голого тела серая футболка с распродажи, на груди которой красовались надписи в духе «I have a taste of honey» и «I can be your own Vinnie-Pooh».
Пока он глядел на себя, осознание неожиданно остро пронзило его. Как бы ни хотел он увидеть в зеркале красивую, изящную лисицу, но сейчас он был тем, кто отражался в зеркале. Растрепанным, усталым лисом, женственным, но еще слишком далеким от идеала.
Впереди ждала теплая постель и тридцать страниц оранжевой книги из жанра Альтернативной Фантастики. И мысли. Огромная куча мыслей, накопившихся за последние недели.

*косится в сторону своих унылых фанфов, сравнивая колосс таланта Шерри с карточным домиком собственной унылой недографомании*